Варвара Лозенко:
«Я ищу поэзию в людях»

Варвара Лозенко не выделяет художественную фотографию как отдельное понятие и не ограничивает творчество рамками одного жанра. Как говорит сама Варвара, она также не разъединяет в своих работах природу и человека, а наоборот, пытается найти способы вернуться к гармонии с окружающим миром и пробудить в людях экологическое сознание.

— Расскажите, пожалуйста, как вы открыли для себя мир фотографии и как давно начали фотографировать?

— Я всегда искала какую-то калитку в мир, где все происходит по немного другим правилам, чем в повседневности, где гравитация и глубина резкости не такие, как в обычной жизни, в которой все — так мне с детства казалось — слишком грубо и бездушно. Под таким миром я, конечно же, понимала искусство, а калиткой, сквозь которую мне удалось войти в него, оказалась фотография. Снимаю я примерно с того момента, как закончила свой первый университет: решение пройти сквозь калитку было моим первым осознанным взрослым решением в жизни.

Фото из серии «320 исландцев»

— Вы изучали фотографию самостоятельно или профессионально?

— Когда я начала снимать, изучать фотографию можно было только во ВГИКе. Выяснив, что это предполагает cъемки античных слепков на протяжении семестра-двух, я решила, что данный путь не для меня. Школы Родченко тогда еще не было, вообще еще ничего не было, и профессия фотографа была скорее андеграундом, чем мейнстримом. Цифровых камер тоже не существовало, поэтому, чтобы научиться фотографировать, нужно было понять, что такое выдержка и диафрагма и как работает самая обычная пленочная камера наподобие «Зенита», где нет иного режима, кроме ручного.

Фото из серии «Ботаническая серия»

Я училась на практике, смотрела какие-то книги, инструкции к фотоаппаратам, советовалась со знакомыми, которых встречала в фотолабораториях. Это был удивительный период, когда фотографов было мало, все друг друга знали, и почти все дружили. Общались в полуподпольных фотолабораториях; один такой «полуподвал» (даже без вывески, про него знали только «члены клуба») был в библиотеке имени Чехова, другой — на Чистых прудах, на улице Чаплыгина. Пока пленки проявлялись, все общались, пили чай из пластиковых стаканчиков, обменивались опытом, смотрели фотографии друг друга, хвалили или критиковали.
Но мне не хватало контекста: я понимала, что если хочу заниматься фотографией как искусством, должна понять контекст, законы художественного универсума. Тогда я поступила на отделение Истории искусства исторического факультета МГУ и проучилась там четыре с половиной года. Это образование очень много дало мне, я благодарна за каждую лекцию; наверное, я научилась лучше понимать людей. Ведь в отличие от истории вообще, которая является летописью всевозможных страданий, войн, заговоров и предательств, история искусства показывает светлую сторону человечества. Невозможно сотворить нечто прекрасное, если думаешь о дурном.
Тогда у меня появились некоторые ориентиры, как художественные, так и духовные: живопись раннего Возрождения (Пьеро Делла Франческа, Фра Анжелико, Перуджино), античность, прерафаэлиты, французы XVIII века, «Мир искусства», Петров-Водкин, Дейнека в своих чистейших порывах, «суровый стиль» и тончайший Дмитрий Жилинский.

Фото из серии «Мечтатели»

— Какой из жанров фотографии наиболее вам интересен?

— Больше всего мне интересен портрет: я изучаю людей. По какой-то причине больше всего меня привлекают дети и старики. Наверное, потому что в детях гораздо больше настоящей, подлинной индивидуальности: они никем не притворяются, не пытаются быть или казаться лучше, чем они есть, не стремятся быть похожими на кого-то другого. Когда люди взрослеют, они, очень многие, полностью утрачивают себя, становятся человеком-механизмом, человеком-функцией, человеком — копией кого-то еще.

А старикам уже не нужно притворяться, да они и не смогли бы, потому что их тело — печать их жизни, какой бы она ни была, праведной или нет, и его уже не изменить, не подделать. Состарившись, человек уже точно не сможет отвертеться от самого себя, поэтому чаще всего старики — это образец смирения с самим собой и жизнью в целом.

Фото из серии «Мечтатели»

— Чем вам интересен жанр художественной фотографии?

— Если заниматься фотографией как искусством, то вопрос о художественной фотографии как о жанре не возникает. Не важно, что именно я снимаю в данный момент времени: если в это мгновение я осознаю себя как художник, то, что я сниму, станет художественной фотографией, будь это ботинок, кусок пирога или портрет группы гимназистов.

Важно понимать, зачем ты это делаешь: если ты занимаешься этим, потому что тебя вдохновило нечто, связанное в данный момент с ботинком или куском пирога на блюдце с символикой Олимпиады-1980, это в любом случае будет художественной фотографией. Подобно тому, как бывают стихотворения из четырех строчек, бывают и художественные образы из одного предмета. Хотя предметы меня интересуют гораздо меньше, чем люди: мне всегда кажется, что человек, почти каждый, почти любой, может быть поэмой. Именно этим я и занимаюсь: ищу поэзию в людях.

Фото из серии «Гербарий»

— Как вы думаете, что самое сложное в этом жанре?

— Мне кажется, что самое сложное — не допустить отщепления смысла от формы. Не знаю почему, но очень часто то, что называется современной арт-фотографией, представляет собой просто декоративные картинки, а смысл все больше отходит в сферу событийной, репортажной фотографии.

Все больше людей сейчас делают вычурные изображения, но является ли это художественной фотографией? Казалось бы, зачем искать какой-то новый сюрреализм? Он уже был: в живописи, кино, литературе, и в фотографии тоже — достаточно назвать одного Ман Рэя.

Фото из серии «Гербарий»

— Как вы думаете, какое место российская арт-фотография занимает сейчас в мировой арт-фотографии?

— Благодаря Саше Гронскому она занимает достойное место, но почему-то российские фотографы снимают нашу страну очень однобоко: это или иллюстрация пьесы «На дне», или вообще ничего. Мне это неприятно: я не хочу, приезжая в другую страну, отбиваться от стереотипов о ментах, пьяницах и депрессии. Хочется иногда сказать: «Когда ж ты вспрянешь ото сна?» У нас есть что снимать, есть светлая сторона жизни, и я надеюсь, что скоро это станет очевидно для большего числа российских фотографов, чем сейчас. Меня радуют такие проекты, как у Яны Романовой: о супружеских парах в ожидании появления младенца. Человек просто взял и включил свет, метафорически выражаясь.

Фото из серии «Изборск»

— Как по-вашему, какие действия можно предпринять для популяризации российской арт-фотографии?

— Люди в нашей стране, в том числе и фотографы, привыкли жить очень пассивно. Сначала за них все решала партия, государство: когда становиться пионером, на какой завод идти работать. Странно, что, несмотря на уже давнее отсутствие столь глобальной программы, написанной для целой страны, эта пассивность все еще с нами. Мне кажется, просто нужно больше делать, а не просто снять одну серию и ждать, когда она станет продаваться на «Сотбис». Но делать нужно осознанно, каждую минуту отдавая себе отчет: то, чем ты занимаешься, имеет смысл с точки зрения цивилизации. Иначе получается то, что Ролан Барт называл «избыточными изображениями».

Фото из серии «Изборск»

— Можете рассказать о самой интересной, на ваш взгляд, своей съемке?

— Сейчас я работаю над большим проектом, который называется «320 исландцев»: население этой страны очень маленькое, всего 320 000 человек, и если сфотографировать 320 человек разного возраста, имеющих разный социальный статус, занятых самым разным трудом, живущих в разных точках страны, то получится портрет одной тысячной населения.

Почему именно Исландия? В этой стране все происходит с точки зрения гуманизма: там любят и уважают каждого человека, все — неважно, старик или ребенок, — одинаково ценны. Там нет бедных или богатых, бездомных или преступников; и коррумпированных политиков тоже нет, потому что политическое устройство настолько прозрачно, что сделай ты что-то не так, об этом сразу станет известно всем 320 000. Я надеюсь, этот проект повлияет на сознание людей в других странах: они посмотрят фотографии, прочитают прямую речь исландцев и, возможно, поймут, что где-то в мире человеческая жизнь сильно недооценена.

Фото из серии «Изборск»

— Как вы оцениваете современную российскую фотоиндустрию?

— Мне кажется, проблема современной российской фотоиндустрии заключается в том, что ее нет. Нет профессиональных объединений фотографов; нет организаций, следящих за соблюдением их прав, в том числе авторских; нет агентств, которые могли бы, хотя бы частично, выполнять роль работодателей. Поэтому индустрии как таковой нет, есть отдельные «бродячие» фотографы, которых принято называть гордым словом «фрилансеры», но на суть это никак не влияет.

— Фототехнику каких производителей вы используете? Сейчас снимаете на пленку или цифрой?

— Я снимаю всем подряд, пытаюсь бороться со стереотипом о том, что хорошая фотография может быть сделана только дорогой или даже очень дорогой камерой. Несколько своих серий, которые относятся как раз исключительно к арт-фотографии — «Мечтатели», «Ботаническая серия», «ВДНХ. Город советской античности» — я сняла «Хольгой», фотоаппаратом, который стоит в районе 15 долларов.

Еще я всем пытаюсь напоминать о Мирославе Тихом, фотографе, который уже точно останется в искусстве, а ведь он снимал устройствами, сделанными чуть ли не из консервных банок. К счастью, мы с вами живем сейчас, в эпоху, когда стоимость материала, из которого может быть сделан предмет искусства, не играет практически никакой роли. Слава богу, это не XVI век, когда для того, чтобы быть Микеланджело, нужен был только и исключительно каррарский мрамор, а известняк, допустим, не подошел бы.

Фото из серии «Изборск»

В вопросе о цифре или пленке я, конечно, предпочту пленку: она, поскольку материальна, кажется мне живой, разные пленки отличаются теми или иными свойствами, чего нельзя сказать о матрице — она всегда однозначна, как ноль и единица. Мне важна ее, пленки, природа артефакта; хоть и косвенно, но это рукотворный объект: руки заправили его в фотоаппарат, руки оттуда вынули, чьи-то еще руки поместили в проявочную машину, потом я держу в руках фрагмент пленки с определенными материальными свойствами — это продукт чьего-то ремесленного труда. Всем этим пленка дорога мне. Еще я люблю старые аппараты: они кажутся мне живыми, иногда пережившими нескольких владельцев (моя первая «Яшика» была старше меня на пять лет), для меня это машины времени: они видели прошлое, но с такой же объективностью смотрят на настоящее и будут смотреть на будущее. Фотоаппараты всегда объективны, буквально и метафорически: они никогда не врут.

Фото из серии «Изборск»

— Как вы думаете, какие черты характера должны быть присущи фотографу в первую очередь?

— Я думаю, что нужно быть хорошим человеком. Это гораздо важнее, чем быть хорошим фотографом.

Фото из серии «Изборск»

— Есть ли мастера классической и современной фотографии, творчество которых для вас особенно ценно?

— Я очень люблю Клодин Дюри. То, что она делает, — это чистое искусство. Женское, искреннее, в котором есть место и воображению, и поэзии, и гуманистическому метасообщению. С формальной точки зрения у нее тоже все безукоризненно: и композиция, и цветовая гармония. В ее искусстве много классического; наверное, эти аллюзии к классической живописи в ее фотографиях и тронули меня в первую очередь. Взять хотя бы серию «Артек» с ботичеллиевскими девочками.

Однажды мы с ней увиделись в Париже, пили кофе на террасе какого-то кафе в районе площади Италии; до этого по телефону я сказала ей: «Знаете, я очень люблю ваше творчество». Она ответила как-то сухо, но когда мы встретились, то беседовали, наверное, часа два, и это было примерно такое же ощущение, как если посмотреть все фильмы Бертолуччи в первый раз и нон-стоп, когда тебе только исполнилось семнадцать.
Еще мне очень близко творчество Евгении Арбугаевой, девушки, которая снимает Русский Север, но так, что получается настоящая сказка, пятое измерение, любовь и космос.

Фото из серии «Изборск»

— В чем вы находите вдохновение и источники идей для своих фотографий?

— Жизнь — бесконечный источник вдохновения.

Об авторе